Хрущёв обошёл зал три раза, затем задал вопросы художникам. В частности, он спросил художников кем были их отцы, выясняя классовое происхождение. Михаил Суслов обратил внимание Хрущёва на некоторые детали картин, после чего Хрущёв начинал возмущаться, употребляя, среди прочих, такие слова как «дерьмо», «говно», «мазня»: «Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует! … Что это такое? Вы что — мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?»
(по предположению участника выставки художника Леонида Рабичева, негодование Хрущева было вызвано тем, что накануне ему доложили о разоблачении «группы гомосексуалистов» в издательстве «Искусство»).
Особенное негодование у Хрущёва вызвало творчество художников Ю. Соостера, В. Янкилевского и Б. Жутовского. Хрущёв потребовал запрета деятельности экспонентов: «Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как Председатель Совета Министров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю! … Запретить! Все запретить! Прекратить это безобразие! Я приказываю! Я говорю! И проследить за всем! И на радио, и на телевидении, и в печати всех поклонников этого выкорчевать!»
Однако, вопреки некоторым сообщениям, появившимся в западной прессе, Хрущев не срывал картин со стен.
По окончании просмотра экспозиции он заявил, что советскому народу всё это не нужно.

На реддите тоже недавно обсуждали тему черного квадрата Малевича, это новогодний вечер в Севасе, после очередного отключения электричества, таким образом, якобы, Малевич, "прозревал грядущее" . Но у вас вышло круче, респект!

Виктор Шендерович — Изюм из булки.
Однажды мой товарищ по табаковской студии – назовем его Петей – пришел на экзамен по предмету «зарубежный театр». А принимал экзамен профессор, один из крупнейших знатоков эпохи Возрождения. Назовем его – Алексей Вадимович Бартошевич (тем более что так оно и было).
И вытащил Петя билет, и достался Пете – Шекспир. А Петя про Шекспира знал примерно столько же, сколько Шекспир про Петю. То есть они были примерно на равных.
В отличие от Бартошевича, который про Шекспира знает чуть больше, чем Шекспир знал про себя сам.
И вот они сидят друг против друга (Петя и профессор Бартошевич) и мучаются. Петя – потому что дело идет к двойке, а Бартошевич – потому что, если он эту двойку поставит, Петя придет к нему снова. А он его уже видеть не может.
И оба понимают, что надо напрячься, чтобы встреча стала последней. И Бартошевич говорит:
– Петя! Я сейчас задам вам вопрос на тройку. Постарайтесь ответить.
И спрашивает самое простое (по своему разумению):
– Как звали отца Гамлета?
Петя напрягает все свои душевные силы и в каком–то озарении отвечает:
– Клавдий!
Алексей Вадимович Бартошевич вздрогнул. Потом немного подумал. Потом удивился и сказал:
– Возможно.